Будете летом в Вашингтоне – приходите на бесплатные представления Шекспировского Театра. Они продолжаются уже десятый год в переполненном амфитеатре парка Рок-Крик. Там, под звездами, мне посчастливилось недавно увидеть знаменитую пьесу Шекспира «Венецианский купец» в постановке Майкла Кана. (Я уже писал в «Литературном Европейце» о его недавнем, замечательном спектакле «Кориолан»).
Сюжет мрачно-фантастической этой, фольклорной драмы известен и настолько же прост, насколько (для нас) нелеп. Молодому аристократу Бассанио нужны деньги для женитьбы на знатной девушке Порции; его друг купец Антонио занимает денег у еврея-ростовщика Шейлока. По условиям векселя (!), подписанного у нотариуса (!!) «в виде шутки», Шейлок вырежет у Антонио фунт плоти (!!!), если долг не будет уплачен. В то же время Джессика, дочь Шейлока, обворовав его, сбегает с христианским юношей Лоренцо. Антонио неплатежеспособен, и обезумевший Шейлок жаждет мести – собирается действительно востребовать с него вошедший в пословицу фунт плоти «поближе к сердцу». Выручает Антонио и посрамляет Шейлока только Порция, переодевшись адвокатом.
Эта пьеса ставится не так часто; ее трудно толковать, и трудно быть политически корректным. «Это довольно-таки антисемитский спектакль» – сказал в антракте по сотовому телефону вашингтонский юноша рядом со мной. Четыреста лет идут споры, написаны тома о Шекспире и евреях. Многие считают, что Шекспир, вольно или невольно, написал антисемитскую пьесу, где главный злодей – еврей. Однако, нет свидетельств, что Шекспир был антисемитом. Хотя бы из «Отелло» ясно, что великий Бард вовсе не отличался расизмом: скорее всего, и евреи, и мавры (арапы, эфиопы) были для него сугубой экзотикой. В шекспировское время был казнен в Лондоне португальский еврей Лопес, которого обвинили в намерении отравить королеву Елизавету. Однако вообще некрещеных евреев в Лондоне фактически не было: все евреи были выселены из Англии в 1290 г. (помните Исаака и Ребекку из «Айвенго»?) и не допускались в страну до времен Кромвеля (как и в России до Екатерины). Надо думать, что для Шекспира и его современников евреи были достаточно фольклорной народностью, примерно как для среднего русского – чукчи из анекдотов. А еврей как злодей был, к сожалению, персонажем европейской литературной традиции, которой было не занимать ксенофобии (не изжитой и поныне).
Но гений Шекспира (и проблема для режиссера) в том, что традиционно фольклорный, «картонный», карикатурный персонаж злодея-еврея (как, например, Барнабас в пьесе Марло «Мальтийский еврей», да и гораздо позднее, Соломон у Пушкина в «Скупом рыцаре» или Фейгин у Диккенса в «Оливере Твисте») перестал быть у Барда только схемой. Родившись под его гениальным пером, Шейлок сразу перерос других, вполне картонных персонажей пьесы (как если бы злобный Арап в «Петрушке» Стравинского вдруг превратился в Отелло). Такое странное поведение персонажей нередко у Шекспира: так Меркуцио перерастает Ромео, так ткач Основа становится ровней королю эльфов Оберону. Но «Венецианский купец» – совсем не сказка, и вовсе не комедия. Шейлок, потерявший дочь, не менее трагичен, чем Лир. К тому же, если Лир – абстрактный король едва уловимой языческой Англии, то за плечами Шейлока стоит проклинаемый, униженный, реальный еврейский народ из венецианского гетто ХVI века. Само слово «гетто», кстати, пришло из Венеции, и обозначало тамошний еврейский квартал, где и жили Шейлок и Джессика.
Если и не в Англии, но в католической Европе конфликт христиан и евреев был, конечно, актуален и в шекспировское время. Папа Павел IV в своей булле 1555 года утверждал, что для христиан было бы абсурдно хорошо относиться к народу, проклятому самим Богом за их грехи. И сейчас, половиной тысячелетия позже, обращение к Шейлоку невозможно и без памяти о древней истории евреев, и без памяти о двадцатом веке, о погромах, о Холокосте, об Израиле. Каждая страна, каждая эпоха создает и видит своего Шейлока.
Другое время и место – другие интерпретации, в том числе и лингвистические. Я взял в руки русский перевод Щепкиной-Куперник, которого ранее не читал, и при первом взгляде на него меня, признаться, основательно передернуло. Следуя, видимо, лексике из Пушкина и Гоголя, Щепкина-Куперник именует Шейлока «жид», что необычайно усиливает текст. Но дело в том, что английское слово «Jew» нейтрально, хотя оскорбительные клички имеются и в английском языке. И шекспировский текст для современной англоязычной аудитории звучит совсем по-другому, чем перевод с «жидом» для русскоязычного зрителя.
Однако, вот что интересно: судя по обильной прессе, в «новой» России только что (сезон 1999-2000 г) прогремели две одновременные премьеры этой пьесы в Москве со знаменитыми актерами в главной роли. Шейлок Александра Калягина у режиссера Роберта Стуруа похож на современного «олигарха», а Михаил Козаков в театре Моссовета выходит на сцену в военном камуфляже. В обоих спектаклях действие более или менее перенесено в наше время. Сохранен перевод со словом «жид», и национальные страсти накалены до предела. «Ненависть порождает ненависть»- говорит Козаков в одном из своих интервью. Одна из рецензий на его спектакль озаглавлена «Такой Шейлок мог быть Шамилем» (!!). А Станислав Рассадин пишет, что Шейлок Козакова — «могучая выжженная душа, чье адское пламя не может не опалять, даже и угасая».
Эти слова могут быть в известной степени сказаны и о вашингтонском Шейлоке (Тед ван Гритхайзен, прежде сыгравший и Лира на этой сцене). Американская публика живо реагирует на темы расовой ненависти, хотя в вашингтонском парке национальные страсти не так бушуют, как на сценах Москвы, а персонажи и костюмы здесь более традиционны. Придана только Шейлоку компания в рембрандтовских тонах: несколько стариков, женщина в платке да два мальчика. Их нет у Шекспира, но это знакомые архетипы из «Скрипача на крыше», легко опознаваемые – христианским, не только еврейским – населением Америки. Все они носят желтые нашивки, как будут носить желтые звезды их потомки в Европе через сотни лет после Шекспира.
Известны, заданы фольклорные конфликты этой пьесы. Но не по–фольклорному и не по–комедийному звучат страстные речи Шейлока:
“Нам нужны деньги, Шейлок”… Это вы,
Вы просите, плевавший мне в лицо,
Меня пинками гнавший, как собаку,
От своего крыльца? Вам деньги нужны!
Что ж мне сказать вам? Не сказать ли мне;
“Где ж деньги у собак? Как может пес
Давать взаймы три тысячи червонцев?”
Иль, низко поклонившись, рабским тоном,
Едва дыша и с трепетным смиреньем
Сказать: “Синьор, вы в среду на меня плевали,
В такой-то день пинка мне дали, после
Назвали псом; и вот, за эти ласки
Я дам взаймы вам денег”.
Минорный тон спектакля задают с одной стороны – венецианское гетто, с другой – меланхолическая печаль купца Антонио (английский актер Кит Бакстер). Ни фольклорный мотив сватовства женихов Порции (Энид Грэм), ни любовная линия ее и Бассанио (Грегори Вудделл) не придают спектаклю четкого комедийного стиля. Самый «юморной» персонаж по замыслу Шекспира – слуга Ланчелот Гоббо (его играет чернокожий актер Тигл Бужер), но и его юмор сводится к рассуждениям о том, как бы удрать от еврея–хозяина.
Любовная линия Джессики (Ив Холбрук) и Лоренцо (Марк Долд) угасает, почти не начавшись – зрителю ясно, что и Лоренцо, и его хулиганствующие дружки Грациано (Эндрю Лонг) и Салерио (Патрик Галлахан) жаждут только дукатов и драгоценностей Шейлока. Время от времени вроде бы и теплится слабая надежда, но тут же угасает за взаимной ненавистью и жаждой мести.
Под луной открытого парка, под прерывистое пылание карнавальных факелов, среди мрачных угадываемых нами каналов Венеции прозвучит знаменитый монолог Шейлока:
«Да разве у еврея нет глаз? Разве у еврея нет рук, органов, членов тела, чувств, привязанностей, страстей? Разве не та же самая пища насыщает его, разве не то же оружие ранит его, разве он не подвержен тем же недугам, разве не те же лекарства исцеляют его, разве не согревают и не студят его те же лето и зима, как и христианина? Если нас уколоть – разве у нас не идет кровь? Если нас пощекотать – разве мы не смеемся? Если нас отравить – разве мы не умираем? А если нас оскорбляют – разве мы не должны мстить?»
Упрямо будет требовать Шейлок мести, уплаты по своему векселю, ссылаясь на законы торговой республики Венеции. Фальшиво прозвучат призывы Порции к милосердию в сцене суда. Примечательно, что остановить нелепое кровопролитие удается только ей, ряженому адвокату, карнавальным путем юридической нелепицы, жонглирования словами (что весьма знакомо нам всем по телевизионным процессам недавнего времени). Оказывается, что Шейлок по закону может востребовать плоть Антонио, но не может пролить ни капли его христианской крови… В качестве наказания Шейлоку приказывают обратиться в христианство (по стандартам ХХ века, надо признать, довольно мягкая мера).
За безумным Шейлоком стоят и тысячелетняя вера в Закон (только он, ослеплен местью, принял закон человеческий за Закон Божий), и метания в поисках Мессии и возмездия, и тысячелетние страдания евреев. Через него же видны обезумевшие народы будущего, погруженные в братоубийственные войны. «Ненависть порождает ненависть» – простая математика истории.
Одно из сильных лирических мест спектакля, уже после ухода Шейлока, в пятом акте – дуэт Джессики и Лоренцо «В такую ночь…», как бы накладывающий пелену забвения на безумные страсти первых четырех актов. Пятый акт иногда убирается режиссерами вовсе (так сделал Р. Стуруа в московской версии), но у Кана он дает зрителям необходимую разрядку, задерживая ночь карнавала, не давая наступить новому дню, когда «лирические» герои увидят свою не слишком счастливую жизнь в беспощадном свете утра.
Шекспир, слегка лишь (в единственной из своих пьес) коснувшись еврейской темы, почувствовал, предвидел и предсказал многое. И невесел венецианский карнавал под звездами вашингтонского парка Рок-Крик.
Литературный европеец, 2001, 40 (июнь), с. 49-50.