Шекспир всегда служит поводом к разговору: рассказать и напомнить нам о сущности истории. Новый спектакль Шекспировского Театра в Вашингтоне – «Ричард II» (ноябрь–декабрь 2000 г.) (режиссер – Джеральд Фридман; в главной роли – Уоллес Актман) шел на сцене в тот момент истории, когда стряпчими в судах решалась судьба американского президентства – а также, заметим, всего лишь через год после «передачи трона» Ельциным Путину в России.
Сюжет ранней хроники Шекспира прост и следует реальной истории: распря за власть между королем и его родственниками, гражданская война, в результате которой капризного Ричарда сместил с трона его двоюродный брат Болингброк (мой любимый актер Эндрю Лонг, недавно сыгравший главную роль в «Кориолане»). Кульминация пьесы – сцена низложения Ричарда, заключение бывшего короля в тюрьму и его смерть в тюремной камере от ножа убийцы… Подходит к концу средневековье с его визионерами и крестоносцами; Европу ожидает эпоха затяжных локальных войн. На троне Англии Генри Болингброк, он же – Генрих IV.
Предсмертные слова отца Болингброка, старого Джона Ганта из рода Ланкастеров (актер Тед ван Гритхайзен) звучат гимном уходящей, мифической старой Англии предков:
«Счастливейшего племени отчизна,
Сей мир особый, дивный сей алмаз
В серебряной оправе океана,
Который, словно замковой стеной
Иль рвом защитным ограждает остров
От зависти не столь счастливых стран;
…Англия, священная земля,
Взрастившая великих венценосцев,
Могучий род британских королей,
Прославленных деяньями своими
Во имя рыцарства и христианства.»
(перевод здесь и далее М. Донского)
Ричард II в исполнении Уоллеса Актона и капризен, и недобр, и тщеславен, и не слишком мудр, и окружен свитой беспринципных карьеристов. И в то же время ему еще далеко до кровавого диктатора. Это всего лишь человек, рожденный для власти и играюший по ее правилам. В отличие от исторического Ричарда, в театре Шекспира он еще и своеобразный актер на сцене власти. По словам шекспироведа Гаролда Блума, «Шекспир, неустанный эскпериментатор, сочинял «Ричарда II» как метафизическую лирическую поэму, что должно быть невозможно для исторической хроники – но для Шекспира возможно все… Ричард – не герой и не злодей, но жертва – прежде всего собственного самодовольства, но также и силы своего воображения”. Добавим, что «Ричард II» – одна из наиболее поэтических, музыкально звучащих на языке оригинала исторических пьес Шекспира, и единственная из них, написанная полностью стихами (иногда рифмованными).
Обстановка спектакля (так же, как в постановке «Кориолана» Майклом Каном на той же сцене) перенесена в ХХ век, точнее, в Англию 1930х гг. Шекспировские рыцари и бароны одеты в военные шинели и смокинги; вся феодальная распря начинается сперва, как викторианский «скандал в благородном семействе», в стенах элитарного клуба. Как пишет режиссер в своих заметках, образцом для актоновского Ричарда II послужил недавний английский король Эдвард VIII, правивший недолго и отрекшийся от трона в 1930 г. Как и Ричард с его «божественным правом королей», Эдвард VIII был рожден и взращен для власти; как и Ричарду, власть эта была ему непомерна. Мы точно знаем, что не было ни революции, ни гражданской войны в Англии 30–х годов, но «семейные» преступления и скандалы Шекспира, тасование колоды королей и герцогов тут же вызывает в памяти судьбы европейских монархий ХХ века, то трагичные, то буффонадные. Как писал о Ричарде исследователь творчества Шекспира А. Л. Рауз, «…во времена революции такие люди становятся марионетками, тогда как Болингброки умеют управлять парусом, и их выносит обстоятельствами на самую вершину волны, независимо от того, планируют они это или нет. История усеяна такими поломанными марионетками, от Ричарда II до Карла I и Якова II, от Людовика XVI до Николая II; есть и более недавние примеры».
<Сюжет пьесы, с его передачей власти и отречением короля напоминает о наиболее трагических страницах российской истории: сравнение с отречением Николая II приходит сразу. Для Ричарда еще было непостижимо, что подданные, хотя бы и равные ему по рождению, могут посягнуть на его статус помазанника Божьего. В разгаре гражданской войны он подбодряет себя:
«….Разве не король я?
Эй, сонное величество, проснись!
Иль имя короля не больше стоят,
Чем сорок тысяч прозвищ и имен?
О, имя королевское мое! Вооружись!..»
Но дезертируют валлийские наемники, в который раз «караул устал». Стены на сцене понемногу раздвигаются, открывая грозовое небо. Входит победоносный Болингброк.
В царствование Елизаветы I, при жизни Шекспира, по цензурным соображениям при постановке пьесы выпускалась знаменитая сцена передачи власти; королеве не нравилось, что помазанника Божьего могли сместить с трона. А во время неудавшегося восстания графа Эссекса (1601 г.) мятежники платили деньги за то, чтобы спектакль играли целиком, с «крамольной сценой».
И именно в этой сцене очень хорош Уоллес Актон. Король просит принести ему зеркало; всматриваясь в свои черты, он поражен, что лицо его не изменилось.
«…Как! Линии морщин не стали глубже?
Скорбь нанесла мне по лицу удары,
А шрамов нет? О, льстивое стекло!
Как все мои приверженцы былые,
Ты лжешь!» –
и разбивает зеркало.
Кем же стал Ричард теперь, после того, как он перестал быть королем? Теперь превращается он в человека; да и не в одного, а во многих, раздробляясь, как то же зеркало, и все они несчастны: упреком прежней надменности звучит его последний полубезумный монолог в заключении:
«В одном лице я здесь играю многих,
Но все они судьбою недовольны.
То я – король, но, встретившись с изменой,
Я нищему завидую. И вот,
Я – нищий. Но тяжелые лишенья
Внушают мне, что королем быть лучше.
И вновь на мне венец. И вспоминаю
Я снова, что развенчан Болингброком
И стал ничем. Но, кем бы я ни стал, –
И всякий, если только человек он,
Ничем не будет никогда доволен
И обретет покой, лишь став ничем…»
Фокус спектакля – трагедия человека, оказавшегося на троне, унаследовавшего, вместе с империей, бремя непомерной личной ответственности, и раздавленного этим бременем. Контрастом с современными костюмами, сначала на Ричарде, потом на Болингброке сияет алмазами корона английских королей, центральный предмет спектакля. Сокрушается старый Джон Гант:
«Кишат льстецы в зубцах твоей короны;
она мала, как голова твоя,
и все же, хоть и невелик сей обруч,
сдавил ты им великую страну…».
Воображение режиссера, помноженное на эффект живого театрального контакта, позволяет стереть 600 лет истории и замкнуть ее на нас, “напрямую”. Да, это, несомненно, Англия исторических королей; но в целом спектакль выглядит как сюрреальная фантазия или сон Шекспира на темы ХХ века.
Литературный европеец, 2001, 42 (август), с. 46