Уинстон: “Но существует ли Старший Брат в том же смысле, в каком существуем вы и я?” — О’Брайен: “Ты НЕ существуешь”.
Городок Стирлинг – древняя резиденция шотландских королей в часе езды к северу от Эдинбурга; его венчает королевский замок, стратегически расположенный на конусе давно потухшего вулкана. Вблизи от таких романтических декораций, в театральном зале местного университета, мне довелось увидеть в июне 2001 г. инсценировку великого романа Джорджа Оруэлла, «1984 год». Поставили ее английские режиссеры Алан Лиддиард и Марк Мерфи. Их театр «Норзерн Стейдж» (Northern Stage) базируется в Ньюкастле-на-Taйне, и летом ездит на гастроли по Соединенному Королевству.
Роман известен всем. Известна и биография автора (настоящее имя – Эрик Блэр), его пестрый (но не такой уж странный для ХХ века) послужной список: от традиционной английской школы до колониального полицейского чина в Бирме, от анархистских формирований в Испании до прозрения «Скотского хутора» и «1984 года» – самого читаемого романа ХХ века.
Двадцатитомное (!) собрание сочинений Оруэлла недавно впервые издано в Англии. Оруэлл умер от туберкулеза, когда ему было 47 лет – в 1950 г., на пике параноидальной активности Сталина, которoму оставалось еще три года жизни.
Опубликованные ныне документы подтверждают, что НКВД в Испании имело досье на Оруэлла и его жену как на “бешеных троцкистов”, и они только чудом не попали в подвалы Министерства Любви в Барселоне. Именно там окончили свою жизнь многие их тогдашние соратники из разных стран, среди них бельгийский коммунист Жорж Копп, ставший частичным прототипом О’Брайена в романе.
Подпольные распечатки книг Оруэлла зачитывались нами до дыр в Советском Союзе 1970х годов. По словам Натальи Горбаневской, записанным английским писателем Тимоти Эшем, ей всегда казалось, что Оруэлл был восточноевропейцем. “Откуда он знал?” спрашивали в 1980х гг. Эша его друзья из Венгрии и Польши (по нашей мерке, стран вполне либеральных). Когда в конце 1980х Роберт Конквест приезжал в Россию, люди спрашивали его, каким образом мог Оруэлл все угадать? Откуда он в своей Англии знал, что в коридоре коммуналки пахнет старыми тряпками и вареной капустой? Откуда он знал о дефиците именно бритвенных лезвий? о пионерах-доносчиках? о Пятиминутках Ненависти?… o том, что “они могут забраться к тебе внутрь”?
Лиддиард и Мерфи (ранее поставившие и “Скотский хутор”, и “Заводной апельсин”) обрушивают на зрителя мир крови и пыток, мир целенаправленной жестокости, имя которому, конечно же, Министерство Любви. Как и в романе, мы следуем за Уинстоном Смитом (Крэг Конвей) вдоль короткого отрезка отпущенного ему времени самостоятельной жизни: страницы знаменитого дневника, человеческий проблеск счастья – любовь к Джулии (Кейт Дэвис), арест, и итог – не смерть, но то, что хуже смерти: предательство любви и верности. В программке к спектаклю постановщики простыми словами напоминают нам оруэлловскую истину ХХ века: “Истинная цена свободы – это предательство”.
Всего несколько действующих лиц занято на сцене, а в ее центре мрачный “любовный треугольник” Оруэлла: Уинстон, Джулия и партийный лидер О’Брайен (Марк Калверт). О’Брайен особенно важен в этой истории, его устами говорит Старший Брат и Партия, он заменяет и дьявола, и Бога в этом мире; он всегда прав. На его стороне истина брутальной силы и пыток. Пародийна игра О’Брайена в конспирацию с наивными этими диссидентами (Оруэлл предвидел и эти черты позднего КГБ, хотя ни о каких диссидентах в его время речи не могло быть).
Предательство особенно поражает зрителя в неторопливой, сухой, поначалу сентиментальной игре старьевщика-стукача, господина Чарингтона (Стивен Хоксби). Влюбленная пара ищет незаконного в их мире уединения на втором этаже его магазина, не подозревая про вездесущий телескрин. “Старший Брат следит за тобой”.
Спектакль особо интересен постоянно двигающимися декорациями-щитами, на которые проецируется видеозапись. Актеры перетекают со сцены на экран, из черно-белого сна жизни в черно-белую реальность фильма. Экран, как микроскоп, приближает лица, руки, предметы. По экранам и по сцене текут монотонность тоталитарного существования, ничтожного пайка, бессмысленной работы: все было замечено и описано Оруэллом. Можно догадаться о связи его Министерства Правды с Самой Главной Газетой СССР. Не так легко понять другую деталь: откуда взял он центральный лозунг своей Партии — “2 + 2 = 5”, который в итоге вдолблен пытками в сломанный мозг Уинстона. Дневники Оруэлла неожиданно открывают очевидное происхождение этого абсурда: это же “наш, советский” лозунг, “Пятилетку в четыре года”… Именно это уравнение из нашей, советской математики чертит Уинстон пальцем на пыли стола в финале спектакля. О’Брайен был прав. 2 + 2 = 5.
Как изобразить Любовь к Старшему Брату? Постановщики (как и Оруэлл, никогда не жившие в тоталитарной стране) совершенно верно ощутили тот фрейдовский, псевдорелигиозный импульс, который вдалбливали нам и нашим родителям с детства с тысяч плакатов нашего Министерства Правды: Самый Человечный Человек, Совесть Народов, и т.д. Он любит тебя, как любил Сталин на плакате девочку Мамлакат (убив ее папашу), как любил нас всех Вечно Живой. Он любит тебя, даже если ты ненавидишь его – как тебе и докажут в застенках Министерства Любви.
Со щитового экрана, как из телевизорного провала, смотрит на нас в упор спокойное, ДОБРОЕ, простонародное моложавое лицо, усатое (но не сходное со Сталиным), с довольно крупным мальчиком лет 10-12 на коленях. Это – Старший Брат, не людоед, не чудовище, а действительно Твой Брат. И комната позади него может быть твоей простой комнатой в коммуналке, и одет он не в мундир генералиссимуса, а в простой, без знаков отличия, полувоенный френч. Он смотрит и молчит. О чем говорить? Любовь к Старшему Брату не требует слов.
Динамична, самоотверженна игра протагонистов, Уинстона и Джулии, мелодия их песенки о церковных колоколах – гимна неслившейся с массами личности, их страдания под пытками, бесконечный адский диалог с партийным лидером О’Брайеном, финальное и предсказанное падение и предательство… Но какими средствами изобразить на сцене оруэлловскую Океанию, Лондон тоталитарного кошмара?
Лиддиард и Мерфи сделали это неожиданным и сильным образом. Они поехали на съемки в Москву, и там, зимою, в реальном российском ландшафте, высотное сталинское здание на площади Восстания послужило Министерством Любви. Лепные излишества сталинских станций метро, замерзшие отчужденные лица российской толпы, и стальная пустота советских улиц, знакомые нам с детства, оказались декорациями, пригодными для современного английского театра. Взлетает ввысь памятник Гагарину на Ленинском проспекте, маячат в недосягаемых облаках шпили ВДНХ. Улицы играют роль театральных декораций – об этом мечтали российские футуристы 80 лет назад. Здесь, однако, получается Мейерхольд вверх тормашками: тоталитарная архитектура застыла свидетельством кровавой системы. У меня было сюрреальное ощущение, что спектакль играется для меня одного; что я был единственным зрителем в зале Стирлингского Университета, способным оценить реальную глубину режиссерского приема. Такова природа политического театра — жанра, ныне почти вымершего. Местный зритель, скорее всего, воспримет социалистическую готику не более лично, чем вавилонские зиккураты — и правильно сделает, там ей и место. Но есть и другая сторона в таком кинопоказе чужой реальности на сцене: неожиданно узнаются зрителями, как старые друзья, снег и небо — единственные настоящие персонажи среди бредового сталинскo-брежневского ландшафта.
Одновременно на шотландских подмостках и на щитах-экранах среди реального снега России 2001 года сыграли для нас Крэг Конвей, Кейт Дэвис, Марк Калверт и другие актеры мрачную выдумку английского автора полувековой давности, дотелевизорной эпохи. За эти полвека мы привыкли к крови и жестокости и в жизни, и в кино, знаем о “театре жестокости” Арто. Но Оруэлл – другая категория реальности, это вовсе не жестокость ради идеи бунта. Цель Партии – не убить Уинстона, О’Брайен совершенно в этом прав, убить его они могут в любой момент, для этого не нужны пытки. Цель Партии – это 2 + 2 = 5.
Даже писать об Оруэлле нелегко; ставить его на сцене – тем более. Кто напишет рецензию на Исайю или Апокалипсис? По какому Станиславскому изобразить на сцене фантазию пророка? Да и нужно ли; сбылось ли пророчество? Уже минуло 15 лет с намеченной Оруэллом даты; многие западные интеллектуалы просто усмехнутся при упоминании великого романа. Для них все просто: пала Берлинская стена, испарилась в одночасье Империя Зла, коммунизм полностью и навсегда побежден консьюмеризмом. В России уже не жившее под коммунизмом поколение читает Оруэлла – да вот неизвестно, читает ли?
Маркс, известно, говаривал, что трагедия повторяется в истории как фарс. Но Марксу-журналисту с его кабинетными банальностями веры мало: трагедия, мы знаем, постоянно повторяется еще большей трагедией (1789 год во Франции, 1917 в России). Старший Брат, конечно же, не побежден с падением Берлинской стены. Снова возникает его лицо в дыме над развалинами небоскребов Нью-Йорка – сегодняшней реальностью, только вчера казавшейся больной фантазией Голливуда. Многие варианты мелких и крупных Старших Братьев не просто ждут своего часа, но активно ведут своих О’Брайенов в атаку на то, что еще осталось от нашей цивилизации.
Вполне вероятно, что Старший Брат и не будет побежден никогда, поскольку всегда сосуществуют в человеческих обществах зависть и ненависть, страх и любовь, доброта и жестокость. Поэтому и в ХХI веке не парадоксальны простые “истины” антиутопии Оруэлла: “Война – это мир. Невежество – это сила. Свобода – это рабство”.