Майкл Кан – главный режиссер знаменитого Шекспировского Театра в столичном городе Вашингтоне, округ Колумбия, на Седьмой улице. Зимой 2000 г. (нашей эры) Кан поставил малоизвестную, последнюю (написанную около 1607 г.) трагедию Шекспира «Кориолан». Это – найденная у Плутарха история надменного героя, которго изгнала из Рима толпа плебеев. Время – 490 г. до нашей эры, т.е. самое начало римской республики, за 450 лет до Юлия Цезаря.
И Рим, и Шекспир для нас одинаково древняя история. Но мгновенно (так Интернет соединяет страны) спектакль Kaна соединяет идеи и эпохи, наводяг мост между столетиями с помощью Плутарха и Шекспира.
Кай Марций Kориолан (актер Эндрю Лонг) – антитеза Гамлета, человек действия, воплощение решительности. Доблестный офицер, он ведет своих солдат на штурм вражеского города, поднимает их на атаку своим примером, врывается в город и в одиночку побеждает врагов Рима – племя вольсков.
Возвращаясь с триумфом в Рим, герой Марций оказывается кандидатом в консулы. Однако (Рим – республика!) для консульства нужны голоса плебеев. Обычай требует от Марция предьявить народу на базарной площади свои боевые раны, рассказать, где и за что он получил каждый шрам. Тогда он получит необходимые голоса толпы. А все помнят, как не скрывал надменный Марций своего мнения об этом сборище паразитов и трусов: «Безумье – верить в вас, меняющих ежеминутно мненья, превозносящих тех, кто ненавистен был вам еще вчера, и поносящих любимцев прежних! (перевод здесь и далее Ю. Корнеева). Под водительством своих «народныx трибунoв»-демагогов, толпа жаждет теперь не только хлеба, но и зрелищ: унизить героя, буквально обнажить его.
Гордость не позволяет Марцию унизиться («Нет, лучше голодать, издохнуть лучше, чем клянчить то, что заслужил по праву»). Потрясающая сцена, одна из самых современных в спектакле – когда и властная его мать Волумния (Шейла Аллен), и друзья, среди них прожженный циник, старый аристократ Менений Агриппа (Тед ван Гритхайзен) – все уговаривают его пройти через эту формальность, унизиться для будущей карьеры, последовать нелепому обычаю. Он отказывается, и тогда трибуны бросают ему обвинение «враг народа». Так у Шекспира, но это знакомый нам язык ХХ века. Это нам, а не сенаторам говорит Кориолан свои пророческие слова:
«Достойные друзья, меня простите,
Но черни смрадной и непостоянной
Я льстить не в силах… Я повторяю,
Что, потакая ей во зло сенату,
Мы сами сеем сорную траву
Бесчинств и бунтов, для которой почву
Вспахали и удобрили мы сами,
Себя поставив с чернью наравне,
Смешавшись с ней и поступаясь властью
В угоду подлым нищим…
… Унизили мы сами
Свою же власть и побудили чернь
Почесть за трусость наше снисхожденье.
Оно взломает скоро дверь сената,
И вороны туда ворвутся стаей
И заклюют орлов.»
Следует изгнание вчерашнего героя из Рима. Кто же примет его? Заклятый враг, вождь вольсков, коварный и диковатый Тулл Авфидий (актер Кит Кобб) – eму, как равному себе, предлагает отчаявшийся Марций свой меч для мести против Рима. Так Кориолан изгнанник становится Кориоланом изменником, изменником предавшей его Римской республики.
Но, дойдя во главе армии вольсков до стен Рима, этот безжалостный воин в последний миг остановлен мольбами о пощаде своей семьи (мать, жена, сын). Дрогнуло его сердце: Кориолан не входит в Рим, но заключает с римлянами мир. Толпа, изгнавшая героя ранее, теперь славит его как миротворца. Кориолан же возвращается к вольскам, где его убивают сторонники коварного Авфидия.
Полное название шекспировской пьесы – «Трагедия о Кориолане». Мы знаем, что трагическая судьба Кая Марция Кориолана повторялась не раз за прошедшие с тех пор 2500 лет. Мы знаем тех, кто перешел на сторону врага, но мы помним и о Родине, которая изменила им; помним тех, кто был предан своими же союзниками. Судьба генерала Власова мгновенно приходит на ум. Адмирал Колчак, сохранивший верность присяге и преданный своими же союзниками. Выдача англичанами Сталину русских частей в Австрии в 1945 г. Много – слишком много – позорных и героических страниц заполнили мы со времен Плутарха и Шекспира…
В спектакле есть горечь, есть вечное повторение истории, тупо ходящей по кругу подобно привязанной скотине. Я не мог сдержать слез, знакомые эмоции били по обнаженным нервам. Столько прошло столетий, канули в небытие и римляне, и вольски, и шекспировская Англия. Но играют военные марши в Москве, собирающей войска в Чечню. Резня в Африке, война и бомбежки на Балканах. Терроризм. Афганистан. Судьба вырезанных коммунистами России и Камбоджи. Две мировые войны.
Майкл Кан не доходит до полного осовременивания Шекспира, как это сделано, например, в «Вестсайдской истории». Актеры верны старинному тексту, и в то же время современная горькая ирония прорывается в спектакле. Но это не Брехт. Здесь дело в различном понимании истории: нам совершенно ясно «с кем вы, мастера искусств». Марксист Бертольт Брехт (у которого, кстати, есть своя переделка «Кориолана») исповедовал власть масс. Не забудем, что циник Брехт сознательно, по-фаустовски, продался коммунистическим властям худшего из сталинских сателлитов, в обмен на возможность иметь субсидированный театр в разоренной послевоенной Европе.
Майкл Кан, напротив, говорит о личности, о герое и толпе, следуя пристрастиям Шекспира. В 2000 году они – не с толпой плебеев, жаждущих бесплатной кормежки, и уж абсолютно не с их демагогами-трибунами. Эти выборные «слуги народа», Сициний Велут (актер Флойд Кинг) и Юний Брут (далекий предок убийцы Цезаря; актер Эрик Хоффманн) карикатурны уже у Шекспира. Режиссер одевает их в современные деловые костюмы, дает им бородки и портфели под Троцкого или Луначарского. И для пущей ясности добавляет красные нарукавные повязки с серпом и молотом.
Вообще, костюмы (дизайнер Джесс Голдстин) в «Кориолане» Кана играют не менее, чем актеры. Офицерские мундиры римлян сделаны по образцу европейской (итальянской, скорее всего) армии начала ХХ века, сразу же цитируя для нашей памяти «Прощай, оружие». Щиты и мечи древних римлян и тоги их сенаторов и трибунов, на мой взгляд, были бы действительно неуместны здесь: слишком много в них археологии.
Мы видим, как Кориолан, уходя в изгнание, впервые меняет военный мундир на цивильный костюм и мягкую шляпу. Тут сквозь слезы недоверчиво улыбается человек ХХ века: так его, врага народа, и отпустили (в эмиграцию, что ли?), нет, чтобы отвезти на Лубянку, или замочить в сортире.
Вроде бы нет автоматов и авиации в этом Риме – но во время финального наступления вольсков гаснет свет после взрывов (от артобстрела или от бомбежки?), и слуги в сенате зажигают свечи. Это – жест ХХ века.
Само слово «вольски», абстрактное для нас (да и для Шекспира), на этой сцене неожиданно приобретает восточноевропейское звучание. Правители вольсков одеты в береты десантников и кожаные плащи, их чегеварообразный генерал Авфидий – голый до пояса «качок» в маскировочных штанах.
Майкл Кан одел римских героев в офицерские кители, но примечательно, что он не дал им автоматического огнестрельного оружия. Это еще не Вторая, а только Первая мировая война, для нас она еще узнаваема, но уже удалена (так же, возможно, как был для Шекспира был его воображаемый Рим). Автоматы и ракеты во многом исключают рукопашный, ближний бой, а он занимает главное место в спектакле; но это не исторические фехтовальные поединки «по-благородному», как у Гамлета с Лаэртом, а нож к горлу, окопные кровавые схватки нашего времени. В начале спектакля сын Кориолана, маленький Марций в коротких штанишках, пробегает по сцене с игрушечным пистолетом, оглушительно хлопают пистоны. И уже потом раздаются хлопки настоящих выстрелов и зал наполняется пороховым дымом – штурм римской пехотой города Кориолы, за который Марций и получит свое прозвище Кориолан.
Шекспир знал, что история повторятеся; но он не знал, что она ускоряется, время бежит по экспоненте, отсчитывая судьбу цивилизаций. Повторим здесь за Пушкиным: «Свободой Рим возрос, а рабством погублен». Но поймем, о чем идет здесь речь: не о французской революции и ее «свободе и равенстве », но о свободе духа, она же свобода личности, без которой удел наш рабство – пусть и комфортабельное.
Об этом – откровенно политический спектакль, первая в XXI веке премьера Шекспировского Театра, поставленная в год президентских выборов в Америке. Политики нынче соревнуются за голоса толпы не на рыночной площади, но перед глазми многомиллионного телезрителя. Многие не только не стыдятся показывать ей свои раны, но даже стараются демонстрировать наиболее позорные язвы, чему, верно – больше, чем телевизору – удивился бы и сам Шекспир.
Майкл Кан открывает нам канал связи с историей обратным отражением, односторонним зеркалом. Мы как бы видим Шекспира, который вглядывается в будущее, полное неизвестности. Возродят ли потомки доблести Рима, его честь и достоинства – или отдадут свою свободу под власть безумной толпы? Снова ли вверх, к триумфальным вершинам, или далее под откос и в пропасть идет история?
Мы теперь знаем, что произошло в реальной истории человечества за эти 2500 лет, и потому так горько нам. Но эта горечь смягчена другим знанием: во все эти времена рождались люди действия и благородства, способные противостоять толпе и ее лидерам-демагогам.
Литературный европеец(Франкфурт), 2000, 31 (сентябрь), с. 47-48.